Профессор Вернер Биндер из Университета им. Масарика в Брно рассказывает о культурсоциологии и о своем сотрудничестве с Институтом образования ВШЭ

 

За двадцать четыре года своего существования Высшая школа экономики создала сеть профессиональных контактов по всему миру. Во множестве университетов можно найти коллег и партнеров Вышки, нередко сразу на нескольких факультетах. Во время стажировки в Университете имени Масарика в городе Брно (Чехия) Ксения Бурко, студентка Питерской Вышки, столкнулась с профессором Вернером Биндером (Dr. Werner Binder, Ph.D.), который является партнером Института образования ВШЭ по проекту «Траектории в образовании и профессии». Два года назад он посещал Центр культурсоциологии и антропологии НИУ ВШЭ с мастер-классом и открытыми лекциями (подробнее об этом визите – здесь). Ксения решила не упускать возможность ещё раз побеседовать с доктором Биндером. Мы публикуем текст интервью Ксении с профессором Биндером полностью. Учёный рассказывает о текущих проектах, о плодотворном сотрудничестве с Институтом образования, о дальнейших планах, приводит пример того, как работает культурсоциологическое объяснение, а также советует студентам, где их желание изучать культурсоциологию может быть полноценно реализовано.

 

— Для начала, немного автобиографии. Расскажите, как Вы пришли к изучению культурсоциологии?

— Это может прозвучать странно, но, мне кажется, что я был культурсоциологом ещё до того, как узнал о существовании чего-то подобного. Изучая социологию в Университете Мангейма в Германии, я прошёл курсы философии и немецкой литературы, которые усилили мою заинтересованность вопросами смыслов. К сожалению, департамент социологии в Мангейме находился под сильным влиянием теории рационального выбора, а для меня было неубедительным утверждение о том, что человеческое действие может быть сведено к погоне за полезностью. Я продолжал спрашивать себя: «Что же стоит за этой самой полезностью, которую люди якобы стремятся максимизировать?». В итоге я решил сменить университет и отправился в Берлин, чтобы продолжить обучение в Берлинском университете имени Гумбольдта и в Потсдамском университете. Через какое-то время, когда я готовился к защите докторской диссертации о скандале в Абу-Грейбе, я познакомился с культурсоциологической литературой и нашёл много аргументов, схожие с теми, которые я сам хотел выдвинуть. После этого открытия я получил должность аспиранта и лектора в университете города Констанца, где в то время культурсоциология была очень сильна. Так у меня появилась возможность вступить в контакт с некоторыми из ведущих теоретиков в данной области. Выходит, это было что-то вроде родства душ: я уже искал культурсоциологию, как вдруг она неожиданно появилась в моей жизни.

— Чтобы ввести читателей в курс дела, не могли бы Вы кратко объяснить, что из себя представляет культурсоциология?

— Культурсоциология – это некая парадигма, исследовательская программа в социологии, в центре анализа которой находятся смыслы. Это вовсе не подраздел социологии, поскольку она изучает всевозможные виды объектов: экономику, публичные дискурсы, насилие и так далее. Это и не наука о театре, об искусстве или о чем-то подобном, что может подразумевать человек под культурой. Основная идея, на которой базируется культурсоциология, заключается в том, что социальная жизнь, человеческое действие и общество в целом движимы смыслами. Конечно, возникает вопрос: «Как концептуализировать эти смыслы?», и многие культурсоциологи предлагают различные варианты, но именно концентрация внимания на смыслах является общей для всех культурсоциологов.

— Над какими проектами Вы сейчас работаете?

— Есть несколько различных проектов, в которые я на данный момент вовлечен. Я всё ещё занимаюсь своей докторской диссертацией, даже несмотря на то, что она была защищена и опубликована ещё несколько лет назад. Точнее, я работаю над созданием сокращённой англоязычной версии, так как оригинал в более чем пятьсот страниц длиной был написан на немецком. Более того, я всё ещё работаю над некоторыми сопутствующими статьями. Нельзя рассчитывать на то, что каждый будет читать объёмные книги; всегда нужны статьи, которые гораздо доступнее для чтения.

Другое дело, которым я сейчас занимаюсь, – это совместный проект с Высшей школой экономики: два года назад Дмитрий Куракин, который также культурсоциологически ориентирован, пригласил меня приехать в столицу России и принять участие в его панельном исследовании¹. Дмитрий и его команда собирают и анализируют интервью молодых россиян – тинэйджеров и юных профессионалов, В этих интервью молодые люди подробно рассказывают о своей жизни, выборе профессии, планах на будущее; а исследователи очень заинтересованы в применении культурсоциологических методов к изучению нарративов интервью. К тому времени у меня уже было несколько идей, касающихся методологии: прежде я уже работал с интервью для магистерской диссертации и с образами и дискурсами – для докторской, а сейчас пытаюсь разработать единую методологию для культурсоциологии, которая может быть применена к различному эмпирическому материалу – текстам, изображениям, артефактам, социальным практикам и так далее. Таким образом, я приехал в Москву и провел десять дней, работая с Дмитрием и его командой, от чего получил немалое удовольствие. Они не только попросили меня провести методологический воркшоп, но также пригласили поработать непосредственно с эмпирическими данными, для чего им пришлось перевести несколько интервью. Помимо этого, совместно с Дмитрием мы написали две статьи, которые сейчас находятся на стадии рассмотрения в международных журналах. Так, на данный момент, я работаю над этим очень нравящимся мне проектом, но всё больше понимаю, насколько важно общаться с коллегами тет-а-тет. В этом году Дмитрий был в Брно два раза, и, похоже, настало время для моего очередного визита в Москву.

— А после этого, может быть, заглянете в Петербург?

— Возможно мне стоит совместить эти поездки, Вы правы.

Так вот, помимо вышеперечисленных, есть ещё один международный проект, в котором я участвую: он посвящен коллективной памяти Яна Гуса – чешского национального героя – который был сожжен в Констанце в 1415 году. В то время Констанц уже четыре года являлся центром Католической Европы, и в 2015 году город отмечал шестисотлетие так называемого Консула города Констанц. Я был заинтересован в изучении позитивной коллективной памяти жителей Констанца и в том, как они свыклись с таким, скорее, негативным событием, как сожжение Яна Гуса, ведь сегодня оно осуждается даже Католической Церковью. Я приехал туда с несколькими студентами, и мы убедились в том, насколько разнятся дискурсы чехов и немцев в отношении данного вопроса, насколько горяча эта тема для чехов, и застали врасплох мэра Констанца, пытающегося от лица города отрицать малейшую ответственность за судьбу Гуса. Мы работаем над этим проектом (http://rememberinghus.org/) с одним антропологом из Мемориального университета Ньюфаундленда (Канада) и планируем ещё раз посетить Констанц в следующем году.

Наконец, четвертая вещь, которую я уже упомянул, это моя вторая докторская, которая должна результировать в методологическую книгу о том, как заниматься культурсоциологией, или, лучше сказать, как делать культурсоциологические интерпретации. То есть это будет книга о методах интерпретации, и я намерен утверждать, что интерпретации – это нечто такое, что подвержено определённой логики. Многие люди думают, что интерпретации абсолютно субъективны, но я считаю, что это мнение ошибочно. Возможно, там нет столь большой доли объективности, как в естественно-научных экспериментах, например, в физических, но всё же она в том или ином виде присутствует в интерпретации, то есть существуют некоторые стандарты, позволяющие судить о степени обоснованности и целесообразности интерпретаций. Я хочу разработать общую методологическую рамку, потому что это одна их тех вещей, которых, на мой взгляд, не достаёт культурсоциологии – у неё нет чётко сформулированной методологии. Наметить общую методологию для такой разнородной области, как культурсоциология, может быть довольно затруднительно, но, даже если я в этом не преуспею, моя работа может оказаться полезной другим исследователям. Таким образом, вот над этими четырьмя вещами я работаю в данный момент.

Чтобы продемонстрировать культурсоциологию «в действии», я хочу попросить Вас проанализировать какую-нибудь ситуацию из жизни с точки зрения культурсоциолога. В наше время мир сходит с ума из-за многочисленных войн и конфликтов. Большинство из них – борьба за энергоресурсы, в первую очередь за «чёрное золото», но эти причины глубоко завуалированы, и многие этнические, религиозные и прочие столкновения выходят на передний план. Не означает ли это, что реальные причины конфликтов сокрыты под покрывалом множества символов, которые «говорят» за них. Я имею в виду религиозные ценности, гражданские, различные проявления национализма. Что Вы думаете о данном утверждении?

Я бы не согласился с таким видением мира, как с личной, так и с культурсоциологической точки зрения. Я не думаю, что все мировые конфликты происходят из-за энергии и ресурсов. Предположение, которое Вы высказали, может быть названо реалистическим или материалистическим объяснением: желание добраться до реальных причин, раскрыть, что на самом деле заставляет Землю вращаться. Вопрос заключается в том, насколько это справедливо для современного общества? Россия – хороший пример страны, обладающей несметным количеством природных ресурсов и энергии. Есть и другие подобные страны, и многие из них, между прочим, довольно бедны. Часто «чёрное золото» становится скорее злом, нежели добром, как, например, в случае с Нигерией. И это действительно палка о двух концах – потому что, если ты можешь делать деньги сугубо на продаже ресурсов, это может быть очень даже удобно, но зачем же тогда вкладывать столько средств в промышленность или усиление интеллектуальной мощи общества? Сегодня богатство наживается не в процессе добычи природных ресурсов, но путём корректировки или даже разработки и создания интеллектуальной собственности. Центр мировой экономики находится не в странах, располагающих масштабным промышленным производством или генерирующих ресурсы, но там, где производятся интеллектуальная собственность и бренды. Например, огромную прибыль от продукции корпорации «Apple» получают не в странах, где добываются природные ресурсы для гаджетов, и не в Китае, где осуществляется их сборка, а в США. Всё дело в символической ценности.

Вот поэтому с культурсоциологической точки зрения я сказал бы, что глубинные структуры, которые объясняют некоторый феномен, не обязательно являются неопровержимыми фактами, как ресурсы и энергия. Скорее, это культура, смысловые структуры, а все реальные факты играют роль только тогда, когда могут быть преобразованы в смыслы, когда они могут быть зафиксированы в этих смысловых структурах. Как бы заманчиво ни звучали такие аргументы как «причиной войны в Ираке была нефть», для меня такое объяснение неубедительно и незамысловато, это лишь один из способов создания смыслов. На мой взгляд, это объяснение даже не реалистично. Безусловно, в эту войну были вовлечены чьи-то интересы: в США есть люди, которые заработали огромные деньги на войне в Ираке, но, располагая лишь одним аргументом «кровь за нефть», невозможно заставить людей идти воевать. Всегда необходимо мобилизовать ценности и нормы, и даже тогда несправедливо утверждать, что политики за ними скрываются. На самом деле, война в Ираке была дефицитной для Соединённых Штатов, но, тем не менее, она выполнила некоторые функции, например, сохранила страну сплочённой после трагедии 11 сентября 2001 года. Изначально правительственный режим Буша не пользовался большой популярностью, но во время войн в Афганистане и Ираке он смог заручиться поддержкой народа. Хусейн уже был изображён как некий новый Гитлер, и было легко убедить американцев в том, что было бы неплохо избавиться от этого диктатора. С непреднамеренными последствиями войны мы и имеем дело в Сирии и Ираке сегодня. То же самое характерно и для российской глобальной политики в последние годы – она также имеет смысловую основу. Крым не представлял большого материального интереса. Скорее, это была символически нагруженная земля, и это именно то, что многие европейцы не смогли понять, тогда как для русских всегда было предельно ясно, что это связано со смыслами, с эмоциями и идентичностью. Вся эта ситуация является хорошим примером того, как «работает» символическая политика и как важно политическим деятелям создавать символы, с которыми могут быть связаны люди. Всё дело в производстве нарративов, мобилизации образов, воззвании к эмоциям людей.

Таким образом, я думаю, что наиболее масштабные события XXI века не могут быть объяснены при помощи простых материалистических аргументов. Как культурсоциологи мы должны уделять внимание культуре, а не предположительно неопровержимым фактам, мыслить людей как ведомых эмоциями и смыслами, например, чувством патриотизма, причём независимо от нашего личного согласия или несогласия с теми или иными политическими событиями.

— Куда бы Вы посоветовали поступать студентам, заинтересованным в изучении культурсоциологии?

— Сложно сказать, поскольку есть различные виды культурсоциологии, и ответ зависит от направленности исследования или определённого интереса. В Соединённом Королевстве есть несколько департаментов, где эта область развита, например, в Эксетере и Эдинбурге. С российским контекстом я мало знаком, хотя знаю, что в Высшей школе экономики в Москве культурсоциология очень сильна. Мой коллега Дмитрий Куракин в данный момент не так активно задействован в процессе преподавания социологии, но он хорошо разбирается в области культурсоциологии и особенно заинтересует тех, кто хочет анализировать биографии с культурсоциологической точки зрения. Более того, я могу сказать, что мой университет – университет имени Масарика в Брно – также довольно силён; я думаю, что он является одним из центров культурсоциологии в Европе. К тому же, у нас есть не только собственная англоязычная программа, специализирующаяся на культурсоциологии, но и программа международной магистратуры по культурсоциологии, разработанная совместно с нашими партнерами: Задаром в Хорватии, Тренто в Италии и Граце в Австрии. В рамках данной совместной программы студенты должны провести третий семестр своей учёбы в магистратуре в любом из университетов-партнеров. Есть также сильные департаменты в Германии, но, к несчастью, моя альма-матер в Констанце более не входит в их число. В США наиболее очевидный вариант – это Йель, и не только из-за Джеффри Александера, но также благодаря Филиппу Смиту и другим перспективным молодым учёным. Гарвард, с такими учёными как Мишель Ламон, также является неплохим местом. Тем не менее, затруднительно провести полноценный обзор этой области. Проблема культурсоциологии заключается в том, что не везде, где она практикуется, висит табличка с яркой надписью «культурсоциология». Так что часто ты и не подозреваешь о развитии культурсоциологии в том или ином университете, пока не обратишься к работам тех, кто там преподаёт. 

— Каковы Ваши дальнейшие научные планы, особенно касающиеся сотрудничества с НИУ ВШЭ?

— В ближайшие годы я останусь работать в Брно. А потом… Я не уверен. Честно говоря, мне очень нравится Брно, здесь вполне хорошие условия для работы. Я могу представить себя осевшим здесь на пару десятков лет. В следующем году я, возможно, посещу Москву, чтобы продолжить работать над проектом с Дмитрием. Я с нетерпением жду возвращения в Россию. К тому же мы вдвоём намерены опубликовать книгу о формах жизни. Работать над этой концепцией начал Дмитрий, но вскоре он убедил и меня в её практической значимости для культурсоциологии, так что мы объединили наши силы. Я уже говорил о культурсоциологии как о специфическом способе объяснения поверхностных социальных феноменов через культурные глубинные структуры, так что мы разработали концепцию форм жизни, чтобы быть в силах анализировать и категорировать биографии, принимая во внимание их глубинные структуры, которые лежат в основе всех биографических эпизодов в каждом интервью. Есть скрытая логика в том, как люди действуют и воспринимают различные события из жизни, и наш аргумент заключается в том, что это не что-то индивидуальное, а, наоборот, следующее коллективной логике, сформированное социальными условиями и культурными паттернами. Мы хотим использовать данные, которые были собраны для упомянутого панельного исследования, и идентифицировать различные формы жизни в современной России. Концепция форм жизни в чём-то схожа с концепцией габитуса Бурдьё, но мы критикуем этого автора с культурсоциологической точки зрения и думаем, что формы жизни — это наиболее подходящая концепция, потому что она позволяет избежать некоторых недостатков идеи Бурдьё. Для него габитус детерминирован социальным классом, и, хотя он иногда и упоминал об индивидуальном габитусе или габитусе определённых социальных групп, он никогда не использовал это систематически. Мы же хотели располагать более гибким инструментом, который отделяет культуру от социальной структурной детерминированности и который может быть использован на различных уровнях анализа. Один из моих совместных планов с Дмитрием – проведение аналогичного исследования в Чехии, чтобы затем сравнить результаты с российским вариантом и выявить сходства и различия. Куда приведет нас проект в дальнейшем, мы пока не знаем. Поживём – увидим!

 

---